— На хрена тебе яйца, ты, недомужик? Посмотри на меня.

— Не надо, — пытается отползти, догадываясь, к чему я вел.

— Тогда скажи, где твоя начальница?

Снова мотает головой, отодвигаясь назад и упираясь спиной об стену.

— Я не знаю. Бес, я не знаю.

Большой прогресс. Раньше он называл меня пренебрежительно Нелюдь 113. И без этой умоляющий дрожи в голосе.

— Неверный ответ, Захарушка, — еще один пинок по яйцам, — а у меня так мало времени.

— Я не знаю. Правда, — прикрывая ладонью хозяйство, — она… она исчезла около месяца назад. Сбежала. Оставила меня здесь и сбежала.

— Куда?

— В Германию. Я не уверен… Бееес, — увидев, как я вытащил нож из кармана куртки, — Бес, не надо. У нее был какой-то меценат, партнер. Что-то там с разработками по онкологии.

— Это все? — и, дождавшись быстрого кивка, сесть возле него на корточки, — Мало, Покровский. Слишком мало для сохранности твоего члена.

— Я… я не знаю, где она. Бес. Я знаю только про детей.

— Каких детей?

— Про твоих, — выпалил быстро, не сводя взгляда с лезвия в моих руках, а у меня сердце замерло. Про Марка с Аленой знать он не мог, значит, речь о… — они… они не все умерли. Ты же знал. Есть трое, может, четверо, которых выносили. — он торопится, понимает, что заинтересовал меня, и боится упустить свой шанс, а мне его голос слышится на фоне собственного оглушительного сердцебиения, — Она… она хотела попробовать создать кого-то сильнее тебя. Второе поколение. С твоими генами. Она скрывала это ото всех.

— Кроме тебя.

— Да, их же нужно было вывезти, обеспечить их безопасность, наблюдать.

— Сколько?

— Трое… я знаю о троих. Я… я сам снял им жилье, нашел кормилиц, затем нянь, которые смотрели за ними. Она ездила туда очень часто.

— Где? — с трудом проглотив ком в горле, потому что вижу, что это не ложь, не жалкая попытка ухватиться за жизнь. Мерзавец выкладывает последние козыри, надеясь на милость.

— Прибалтика. Она находилась там неделями.

Вот почему она так часто ездила в командировки. Часто и подолгу.

— Она… она не хотела рисковать. Хотела разделить тебя и их. Создать нечто другое. С твоими совершенными данными.

— Сколько их?

Повторяя вопрос и внимательно наблюдая за тем, как быстро провел языком по сухим губам.

— Трое, Бес. Два мальчика и девочка, младшая.

— Ты сказал, может, четверо.

— Четвертый… четвертая не твоя. Я не знаю.

— Захар…

— Я не знаю, жива она или нет. Я… я отвез ее Латвию. Она была очень слаба.

— Чья тогда?

— Она… я, правда, не знаю, Бееес, — истошно завопив, когда я воткнул нож прямо в его ладонь, — я не знаю, выжила ли она. Я дам все данные. Бес, пощади.

Еще одним криком, когда я выдернул лезвие и снова вонзил в плоть.

— Они живы?

— Мы потеряли связь с ними после всего. Но я дам данные. Я помню фамилии нянь и хозяйку квартиры. Бес, прошу, не надо.

— Дашь… конечно, дашь, ублюдок конченый.

Жалкий настолько, что дашь, даже лишившись достоинства. Впрочем, у таких, как он, единственное достоинство и заключалось между ног.

— Александр Владимирович, — голос чиновника на том конце провода аж пропитан благоговейным трепетом, словно этих мразей специально учат подобному, учат быть полными козлами с простыми людьми и стелиться мягкой травой под ноги власть предержащих, — по вашему вопросу пока ведется исследование. Мы уже установили его личность и сейчас готовы к ведению поисков. Немного терпения, и…

— Долго, слишком долго, Осип Алексеевич. А мое терпение, оно не безгранично.

— Буквально неделю. Вы должны понимать, после распада Союза тяжело найти нужного человека, не имея отправных данных, достаточных для правильного установления его личности. Дети могли быть усыновлены, могли поменять фамилию, переехать за границу. Слишком много причин, препятствующих быстрому…

— Мне плевать на причины. Я даю вам эту неделю, но если в течение нее не буду знать точно, живы ли мальчик и девочка, то за ваше мягкое кресло точно ручаться никто не сможет.

Прошло уже больше двух недель с того разговора с Покровским. С той новости, после которой я не мог прийти в себя несколько часов. Так и сидел до поздней ночи перед камином, глядя на полыхающее и потрескивающее пламя и думая о том, что они могут быть живы. Мои дети. Что где-то на этой долбаной земле, как минимум, три моих родных ребенка, а я понятия об этом не имел. Как и о том, где они, с кем, чем питаются и как выживают. Три части меня. Недостающие. О которых я не знал, но теперь… теперь, казалось, что без них я был нецелым, не собой. Каким-то неполноценным что ли.

Сука Ярославская исчезла физически из моей жизнь, но я так и остался зависим от нее, от ее грязных опытов и замыслов. Дьявол. Я эту тварь не просто буду мучить… она у меня будет умирать каждый день, чтобы воскрешать к ночи и снова подыхать с утра.

Затем я узнаю, что одного мальчика уже не было в живых. После побега доктора и прекращения платы за квартиру, хозяйка выгнала детей вместе с воспитательницами, а те отдали их в детдома. Одного сердобольная нянька отнесла к бездетной соседке с пьющим мужем. Эта мразь через пять лет убьет моего сына. За то, что слишком громко кричал и мешал ему нажираться водкой, он нанесет ребенку более десяти ударов оторванной ножкой стула по голове, а затем вплоть до приезда со смены жены продолжит пьянку рядом с трупом мальчика. Они назвали его Лешей. Я был у него на кладбище. Туда за бутылку водки меня проводил подонок-отец. И там же, неподалеку от его могилы, но не с ним вместе, я закопаю ублюдка живьем. Никогда не верил в духов и привидений, но мысль о том, что вопли этой мрази мог слышать и мой умерший ребенок, долго будет греть потом душу.

Марину удочерила многодетная семья сельской учительницы и тракториста. Думал ли о том, чтобы забрать ее? Естественно. Узнав место жительства, поехал к ним, представился дядей, братом со стороны отца, попросил поговорить с девочкой… и не смог. Не после того, как услышал рассказ о том, что ее взяли из детдома, отчаявшись иметь собственных детей, как, впрочем, и остальных малышей. Не после того, как увидел бедный, но вполне уютный деревенский дом… и услышал детский смех и разговоры. Ее смех. Ее веселое "мама" и "папа". Сам и попросил родителей не рассказывать о нашем с ней "родстве", но позволить иногда приходить к ним и просто смотреть на нее. Позволить помогать… "племяннице" с черными волосами и такими похожими на мои, глазами. Не знаю, почему не смог. Может, потому что понял, что она нашла свою семью, которая могла дать куда больше, чем родной отец-недочеловек и бандит. Может, потому что увидел, что здесь ее любят… а я, я понятия не имел, смогу ли любить так же. Да и заслуживала она куда большего, чем такой, как я, папаша.

Когда уходил, положил конверт под подушку, стоявшую на большой печи. На первое время им точно хватит, а там и до второго визита недалеко.

Другого мальчика, самого старшего, пока не нашли. Мы не знали ни как он выглядит, ни его имя и фамилию, так как пацан словно растворился в системе детдомов нашей проклятой разоренной страны.

Как не нашли и четвертого ребенка. Той девочки, о которой с таким сомнением говорил Покровский. И о ней мы так же пока не знали ничего, кроме того, что она была совсем малышкой и была отдана совершенно в другое место и другим людям.

ГЛАВА 11. ЯРОСЛАВСКАЯ

Ангелина Альбертовна пригубила остывший чай и недовольно поморщилась, глядя на свою помощницу Диту. Нет, придется уволить девку, раз настолько тупа, что не может запомнить, что доктор пьет напиток абсолютно без сахара. Да и не девка она вовсе, если так взять. Двадцать три года уже. У Ангелины в ее возрасте подопечные вон уже по третьему кругу беременеют, а эта удобоваримый чай сделать не может. Вообще профессор прекрасно отдает себе отчет в том, что раздражает ее не столько сама девчонка, сколько необходимость работать с подобными ей персонажами. Ох как раздражает. Аж до зубовного скрежета. Говорят, человек ко всему привыкает. Ярославская тоже человек и тоже привыкла все же к постоянным переездам и скрытности, к отсутствию закрепленного за ее фамилией центра, в котором она могла бы спокойно работать без этой осточертевшей оглядки на международные спецслужбы, словно следовавшие по пятам, и Ангелина не могла не предположить, что ее поимка и дальнейшее прикрытие очередной лаборатории — это заказ. Чей, доктор, несомненно, догадывалась. Это только казалось, что вместе с падением огромного государства и распадом его на несколько независимых, она могла вздохнуть свободно и продолжать свою научную деятельность открыто и без страха быть обнаруженной мертвой в очередной конспиративной квартире, в то время как кто-то другой заявит во всеуслышание о результатах ее работы, бесцеремонно выдав их за своих. При этом Ангелина бы не могла с точностью предположить, чего же боялась больше: собственной смерти или того, что дело всей ее жизни могут присвоить конкуренты. А они были. Все те же, от которых в свое время она убегала и продолжала убегать. Марлин Кан, Хендрика Снейдер, Агата Недвед, Барбара Чех, а вот теперь и Анхелика Новак… пять имен, пять стран, пять новых пакетов документов, новых центров, выбиваемых одним из меценатов Ярославской. И при всем при этом все та же жизнь, замиравшая вне стен лабораторий и пробуждавшаяся только в них. Научные победы и новые открытия, позволявшие по-прежнему получать помощь как финансовую, так и в обеспечении относительно комфортного пребывания и работы.